Как явствует из комментариев, в активе В. Шукшина - 125 опубликованных рассказов, большинство из которых поражают своей жизненной неповторимостью, своеобразием жизненного материала. Критика пыталась определить индивидуальное качество этих рассказов через понятия “шукшинский герой” и “шукшинская жизнь”.
По мнению критиков, шукшинский герой “в кирзовых сапогах” (С. Залыгин) “пылит по проселочным дорогам” (Л. Аннинский). Алтайских шоферов, механиков, трактористов писатель хорошо знал и нередко встречал на Чуйском тракте, ведущем от города Бийска до монгольской границы, проходящем мимо деревни Сростки, расположенной в предгорной алтайской степи, на берегу реки Катуни. Сейчас о родной деревне писателя Сростки говорят как о музее Шукшина под открытым небом.
Герои Шукшина из той “шукшинской жизни”, которую прожил сам писатель. Закончив в 1943 г. семь классов сельской школы в родной деревне, Шукшин поступает в Бийский автомобильный техникум и учится в нем около года. Перед этим он безуспешно хотел стать бухгалтером под руководством крестного. Автомобильного механика из него так и не вышло. В 1946-1948 гг. он был разнорабочим, учеником маляра, грузчиком (литейный завод в Калуге), работал на железной дороге, был слесарем на тракторном заводе во Владимире. В 1948-1952 гг. служил радистом на флоте, но этот период его жизни в литературе почти не отразился, в 1953-1954 гг., поначалу не имея среднего образования, работал в Сростках директором вечерней школы сельской и рабочей молодежи и готовился к экзаменам за десятилетку экстерном, осенью 1953 г. экзамены все сдал, его приняли в партию, избрали секретарем райкома комсомола. В 1954 г. в возрасте двадцати пяти лет, когда многие уже получили высшее образование, становится студентом 1-го курса ВГИКа, где вместе с А. Тарковским учится в мастерской М. Ромма. Летние каникулы проводил дома, в Сростках, работал в колхозе, ездил по Алтаю, рыбачил, встречался с людьми. Как М. Шолохов на Дону, так и В.. Шукшин на Алтае нашел своих героев.
Однако важен не только герой, но и ракурс его изображения. В простом, обыкновенном герое “в кирзовых сапогах”, о котором писали многие, Шукшина интересует то, мимо чего проходили все, - душа. «Меня больше интересует “история души”, и ради ее выявления сознательно и много опускаю из внешней жизни того человека, чья душа меня волнует», - говорил Шукшин. Ho и не всякая “душа” близка писателю. “...Так называемый простой, средний, нормальный, положительный человек меня не устраивает. Тошно. Скучно... - писал Шукшин. - Мне интереснее всего исследовать характер человека-недогматика, человека, не посаженного на науку поведения. Такой человек импульсивен, поддается порывам, а следовательно, крайне естествен. Ho у него всегда разумная душа”.
Человек-недогматик в обыденной жизни часто смотрится как человек странный, не от мира сего. Шукшин написал достаточно много рассказов об этих людях (“Мастер”, “Выбираю деревню на жительство”, “Микроскоп”, “Штрихи к портрету”, “Алеша Бесконвойный” и др.); более того, именно об этих людях его кинофильм “Странные люди” (1969), в который вошли его новеллы: “Чудик” (в сценарии - “Братка”), “Мильпардон, мадам” (в кино - “Роковой выстрел”), “Думы”. Определение этому герою критики взяли из прозы самого Шукшина - чудик.
Рассказ В. Шукшина “Чудик” (1967) - о тридцатидевятилетнем сельском механике Василии Егоровиче Князеве. Отталкиваясь от названия, автор сразу же начинает повествование о самом герое: “Жена называла его - Чудик. Иногда ласково. Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось”.
Шукшин, как правило, избегает длинных вступлений и вводов в действие. В данном случае Шукшин следует советам Чехова. Далее, как и Чехов, он стремится не описывать душевное состояние героя, а сделать так, чтобы оно было понятно из его действий. Шукшин - сторонник объективной манеры письма.
Заявленный в первых строках рассказа тезис о том, что с Чудиком постоянно что-то случалось, реализуется в тексте в двух житейских ситуациях: в городском магазине и на Урале у брата, куда он все же приехал. Увидев в магазине кем-то оброненную пятидесятирублевую бумажку, Князев не кинулся проверять свои карманы, что сделало бы большинство людей, а лихорадочно, чтобы никто не опередил, соображает, как бы поостроумнее сказать людям в очереди про эту бумажку: “ - Хорошо живете, граждане! - сказал он громко и весело. - У нас, например, такими бумажками не швыряются!” Позднее он убедился, что это были его деньги, но зайти за ними в магазин постыдился. Пришлось возвращаться домой (а ехал он к брату, которого не видел 12 лет) - снимать деньги с книжки и вторично отправляться в путь.
Биографы утверждают, что подобный случай произошел с самим Шукшиным весной 1967 г. в Бийске, когда он по командировке “Правды” ехал в Сростки, чтобы написать статью о молодежи. Возникает вопрос: нет ли в самом В. Шукшине “примет” подобного героя?
Другой эпизод, где реализует себя Чудик, - сцены пребывания в семье брата Дмитрия. Неожиданна для него неприязнь снохи, которая, как утверждает брат, холуйствует перед людьми ответственными и презирает деревенских. Чудик хотел мира со снохой и, чтобы ее порадовать, разрисовывает детскую коляску, за что изгоняется из дома. “Опять ему стало больно. Когда его ненавидели, ему было очень больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем жить?”
Чудик едет домой, и, только выйдя из автобуса и побежав по теплой мокрой земле (“шел рясный парной дождик” - маленький, как у Чехова, пейзаж, как бы между прочим!), он обрел душевное спокойствие.
Две ситуации, описанные в этом рассказе, - типично шукшинские: человек чем-то или кем-то выведен из равновесия либо чем-то поражен или обижен, и он хочет как-то разрешить эту боль, вернувшись к нормальной логике жизни.
Впечатлительный, ранимый, чувствующий красоту мира и в то же время несуразный Чудик сопоставляется в повести с мещанским миром снохи, буфетчицы управления, в прошлом женщины деревенской, стремящейся стереть в своей памяти все деревенское, перевоплотиться в настоящую горожанку. Ho это не противопоставление города и деревни, которое находили критики в рассказах писателя 60-х гг. (“Игнаха приехал”, “Змеиный яд”, “Два письма”, “Капроновая елочка” и др.). Объективно говоря, этого противопоставления как такового в его рассказах не существовало вообще. Шукшин исследовал серьезную проблему маргинального (промежуточного) человека, ушедшего из деревни и до конца не акклиматизировавшегося в городе (“Выбираю деревню на жительство”) или прижившегося ценой утраты чего-то важного в себе, как в случае со снохой Чудика и другими героями.
Эта проблема была глубоко личной и для самого писателя: «Так у меня вышло к сорока годам, что я - ни городской до конца, ни деревенский уже. Ужасно неудобное положение. Это даже - не между двух стульев, а скорее так: одна нога на берегу, другая в лодке. И не плыть нельзя, и плыть вроде как страшновато... Ho в этом моем положении есть свои “плюсы”... От сравнений, от всяческих “оттуда - сюда” и “оттуда - туда” невольно приходят мысли не только о “деревне” и “городе” - о России».
В несуразном, странном человеке, по мнению Шукшина, наиболее полно выражается правда его времени.
Дисгармоничность героя рассказа “Миль пардон, мадам” (1967) заявлена уже в парадоксальном сочетании его имени и фамилии - Бронислав Пупков.
К такому имю надо фамилию подходящую. А я - Бронислав Пупков. Как в армии перекличка, так - смех. А вон у нас - Ванька Пупков, - хоть бы што”.
В этом рассказе есть краткий портрет героя и краткое авторское описание его судьбы, но 9/10 текста отведено диалогу.
Охотник, умный и удачливый, редкий стрелок, Бронька Пупков на охоте по дурости лишился двух пальцев. Ему бы снайпером на войне быть, а пришлось всю войну прослужить санитаром. Он не смог на войне реализовать свой дар, так нелепо утраченный в мирное время. И душа его затосковала. Работая егерем после войны, как правило, в последний день, когда справляли отвальную, он рассказывает городским охотникам, которых сопровождал и которым показывал лучшие места в округе, свою драматическую историю мнимого покушения на Гитлера и при этом плачет. “...Я стрел ил... Я промахнулся...”
Так причудливо деформируется несостоявшаяся мечта охотника применить свой талант на войне. Он ненавидел фашистов, но эта ненависть не могла проявиться в воинском подвиге - и душа его тоскует. Вот как комментирует киноновеллу “Роковой выстрел” из кинофильма “Странные люди”, поставленную по рассказу “Миль пардон, мадам”, сам писатель: “Я хотел сказать в этом фильме, что душа человеческая мечется и тоскует, если она не возликовала никогда, не вскрикнула в восторге, толкнув на подвиг, если не жила она никогда полной жизнью, не любила, не горела”.
Исследователь творчества В. Шукшина критик В. Коробов конкретизирует слова писателя, объясняя смысл выдуманной Бронь-кой Пупковым истории о поединке с Гитлером: “Эта странная выдуманная история - принародное покаяние героя, выплеснувшаяся наружу сердечная мука, маета, исповедь, казнь самого себя. Только таким образом он получает некоторое недолгое душевное облегчение... Война, правда войны, всенародная трагедия - вопиет в Броньке Пупкове”.
Как справедливо отмечает С.М. Козлова, в рассказах В. Шукшина о странных людях «по существу одна сюжетная ситуация: герой с маниакальной методичностью и страстью ищет “духовника” для исповеди, покаяния, “для разговора” (“Раскас”, “Чудик”, “Миль пардон, мадам”, “Срезал”, “Митька Ермаков”, “Залетный”, “Верую!”, “Беседы при ясной луне”, “Выбираю деревню на жительство”, “Штрихи к портрету”)».
Глеб Капустин из рассказа “Срезал” - также странный человек, которого практически невозможно поставить в один ряд с Чудиком и Бронькой Пупковым, ибо его странность - на ином полюсе жизни. Вот почему, когда многие исследователи пытаются доказать, что Шукшин разрабатывает разные варианты одного характера, что в его художественном мире наблюдается не многообразие типов, а разнообразие вариантов одного характера, корень которого - чудачество, “выкобенивание” (по Аннинскому), “обиженная душа”, - это не совсем верно.
Обиженным, и не раз, в своей жизни бывает каждый, и строить основательную типологию по этому признаку рискованно. Слишком разные эти “чудики” - крепкий мужик бригадир Шурыгин (“Крепкий мужик”), старуха Малышева (“Бессовестные”), Семка Рысь (“Мастер”), Глеб Капустин из рассказа “Срезал”.
“Тут, я думаю, разработка темы такой... социальной демагогии... Человек при дележе социальных богатств решил, что он обойден, и вот принялся мстить, положим, ученым. Это же месть в чистом виде, ничуть не приукрашенная... А в общем-то злая месть за то, что он на пиршестве, так сказать, обойден чарой полной... Может быть, мы немножко виноваты, что слишком много к нему обращались как к господину, хозяину положения, хозяину страны, труженику, мы его вскормили немножко до размеров, так сказать, алчности уже. Он уже такой стал - все ему надо. А чтобы самому давать - он почему-то забыл об этом. Я думаю, что вот деревенский житель, тоже нынешний, и такой”.
Ho в тексте рассказа писатель Глеба Капустина не осудил окончательно, пытаясь его понять, в этом направлении и пошла творческая мысль исследователей в 80-90-х гг.
Бесспорно, Глеб Капустин - это новый характер новой деревенской жизни, открытый писателем. Характер довольно сложный, не исчерпывающийся понятием “социальная демагогия”. He только словесную абракадабру, не различая смысла слов “филология” и “философия”, несет Глеб Капустин. Есть у него и серьезные, даже авторские, мысли (к такому приему иногда прибегает Шукшин - доверяет свои мысли разным героям):
«...Мы тут тоже немножко... “микитим”. И газеты тоже читаем, и книги, случается, почитываем. И телевизор даже смотрим. И, можете себе представить, не приходим в бурный восторг... можно сотни раз писать во всех статьях слово “народ”, но знаний от этого не прибавится. Так что когда уж выезжаете в этот самый народ, то будьте немного собранней. Подготовленней, что ли. А то легко можно в дураках очутиться».
В этих словах звучит скрытая обида на то, что городские позволяют себе высокомерное поведение в отношении деревенских, хотя герои рассказа Константин Иванович Журавлев и его жена, кандидаты наук, которых Глеб Капустин “срезал”, люди скромные и никакого высокомерия не проявляли. Ho Глеб этого уже не видит, для него все горожане на одно лицо - недруги. Возможно, ранее в деревне Новой, предполагает В. Коробов, такие визитеры бывали.
Мотив обиды деревенского, ощутившего неуважение со стороны горожанина, звучит и в более раннем рассказе “Критики” (1964), но и там город и деревня не противопоставляются, а идет разговор о праве человека на самовыражение; более того, это право отстаивается, что называется, с бою.
Чувство обиды земляков испытывал на себе и не раз сам Шукшин. Односельчане писателя, недовольные тем, что он исказил их жизнь и “опозорил” на всю страну в кинофильме “Живет такой парень”, что Алеша Бесконвойный из одноименного рассказа вовсе не Алеша, а Шурка Гилев, при встречах норовили его спросить: “Ну, расскажи, Василий, и как это ты из лаптя в сапог превратился?”
Е.В. Черносвитов считает, что малая родина мстит бросившим ее: “Чуть ли не кровная месть. Род мстит за себя... В таком контексте Глеб Капустин - это родовой прокурор... он и судия, и палач, и жертва... Ну, а когда мизансценой его действия является современная деревня, он принимает облик все того же чудика, идиота, да не совсем...”
По своему строению “Срезал” - типичный шукшинский рассказ. Начинается он без всяких вступлений, с главного события: “К старухе Агафье Журавлевой приехал сын Константин Иванович...” Далее автор дает оценочный портрет Глеба Капустина (“мужик... начитанный и ехидный”) и рассказывает о его страсти срезать, ставить в тупик приезжих знатных гостей: одна страница описания, авторского текста плюс пять страниц диалога. Герои выявляют себя в разговоре - “интеллектуальном” поединке, сцене спора. Действующих лиц практически двое, Глеб и Константин Иванович, остальные - статисты или почти статисты. Финал рассказа традиционно открытый: окончательный приговор герою не вынесен, а неоднозначная оценка вложена в уста мужиков и в скудный авторский комментарий: удивление и восхищение мужиков (“ - Чего тут. Дошлый, собака!”), но без любви (“Глеб жесток, а жестокость никто, никогда, нигде не любил еще”), с жалостью и сочувствием к кандидату.
На вопрос о том, кто прав, кто виноват, ответа нет, его должен дать сам читатель - такова логика открытого финала.
Рассказы Шукшина драматургичны, в большинстве из них преобладают диалог, сценические эпизоды над описательными, несценическими, это бесспорный результат воздействия на прозу сценического мышления Шукшина-режиссера, которое влияет даже на сюжет. Сюжет в рассказах Шукшина - это хронологически сменяющие друг друга сценические эпизоды. Сам писатель боялся законченных сюжетов, которые, по его мнению, всегда несут какой-то вывод, мораль, а морализаторства он не терпел: “Сюжет не хорош и опасен тем, что он ограничивает широту осмысления жизни... Несюжетное повествование более гибко, более смело, в нем нет заданности, готовой предопределенности”.
“Для меня самое главное - показать человеческий характер”, - не раз говорил Шукшин. Образу чудика, странного человека, отводится значительное место в рассказах Шукшина, более того, он стоит в центре его прозы, но мир героев писателя не исчерпывается этим характером. Шукшинская типология характеров многообразна: достаточно посмотреть на его “коллекцию” отрицательных персонажей, чтобы в этом убедиться (“Крепкий мужик”, “Вечно недовольный Яковлев”, “Беспалый”). Герой писателя чаще всего раскрывается в речи, в диалоге, а смысл языкового мастерства В. Шукшина состоит в умении найти самое точное, единственное слово для самовыражения героя. “Ухо поразительно чуткое” - так охарактеризовал это умение А.Т. Твардовский.
Ho у шукшинских героев есть черта, которая их делает частью индивидуального художественного мира писателя, - отсутствие духовной инертности, неравнодушие. Эти простые люди озабочены не благами материальными, а своим внутренним миром, они думают, ищут, пытаются понять смысл своего существования, свои чувства, отстоять себя. По словам В. Распутина, до Шукшина “никто еще в нашей литературе не заявлял с таким нетерпением права на себя, никому не удавалось заставить слушать себя по столь внутреннему делу. По делу мающейся души... Душа - это и есть, надо полагать, сущность личности, продолжающаяся в ней жизнь бессменного, исторического человека, не сломленного временными невзгодами”.
Речь пойдет о человеке, с которым постоянно, что-то происходило. Его звали Василий, но жена называла его Чудик. Он был очень жизнерадостным человеком.
В этом рассказе описываются некоторые эпизоды поездки Чудика. Решил Василий съездить на Урал к брату, с которым они не виделись около 12 лет. Стал он собираться. Искал блесну щучью, но не нашел. До ночи собирался, а потом рано утром пошел он с чемоданом по селу. Все спрашивали куда он, а Чудик то и дело отвечал, что на Урал. Дальние дороги его совсем не пугали. Он доехал до райцентра, где должен был купить билет и сесть в поезд. Но решил не ехать к брату с пустыми руками, так как там есть детки. Надумал Чудик купить конфет, пряников и шоколада. В магазине подошла его очередь, он скупился.
Стал укладывать все в чемодан и увидел, что на полу лежит пятидесятирублевая купюра. Стал он думать, как бы повеселее сказать людям о ней. Говорит: «Хорошо живете, граждане. У нас такими бумажками не швыряются». Продавщица предположила, что за ней сейчас прибегут. Чудик вышел с магазина. Стал обдумывать, что у него очень хорошо получилось с юмором подойти к этому делу. И тут его кидает в жар. Он понимает, что это были его деньги. Так как он получил в сберкассе 75 рублей двумя купюрами – одна- 25 рублей, а вторая 50. Что делать он не знает, так как идти в магазин и пытаться забрать деньги не вариант, потому что все подумали бы, что он пытается получить не свои деньги.
Чудик возвращается домой. Рассказывает жене. Та его пару раз огрела шумовкой по голове. И сняли в сберкассе еще 50 рублей.
Горечь постепенно проходила, пока он ехал в поезде. Люди выходили, входили, рассказывали друг-другу разные истории. И чудик тоже пытался рассказать какую-то историю интеллигентному товарищу, во время перекура в тамбуре. История была про пьяного мужика и его мать. Но послушав Чудика интеллигентный товарищ отвернулся к окну и они больше не разговаривали. Дальше чудик до Урала добирался самолетом. Пытался пообщаться с рядом сидящим, но не получилось так тот читал газету. Чудик летал не первый раз на самолете, но по-прежнему думал: не испортится ли какой-нибудь винтик за 1, 5 часа. Еще ему очень хотелось поесть в самолете. Просто ради любопытства. И как раз что-то несли.
Он смотрел в низ в иллюминатор. Горы облаков внизу. И эта красота не вызывала ни грамма впечатления, кроме желания упасть в эти облака. Стюардесса сказала пристегнуть ремни. Сосед Чудика пренебрёг этим и когда самолет начал странно приземляться, то его кидало из стороны в сторону по всему салону самолета. В итоге самолет приземлился не в аэропорту, а на картофельном поле. Лысый сосед чудика искал свою вставную челюсть, а сам Чудик решил ему помочь, и помог. Но рядом сидящий, вместо спасибо стал шепеляво кричать, спрашивая, зачем чудик челюсть руками взял.
Потом Чудик написал жене в аэропорту телеграмму. На что телеграфистка сказала, что-то, что он написал - плохо. В итоге таких попыток было несколько.
Наконец чудик оказался у брата. Его звали Дмитрий. У Чудика оказалось трое племянников и очень злая сноха, т.е. жена брата Чудика. В общем, не возлюбила сноха Чудика. Чтобы он не говорил - все было не так. Он с братом вышел на улицу и Дмитрий стал плакаться, что жена злая, что не любит она деревенских. В итоге на следующий день его брат с женой ушли на работу, детей тоже не было дома. И Чудик раздумывал, как бы наладить отношения со снохой. И решил он разрисовать коляску, у него очень хорошо это получалось дома. Разукрасил, нарисовал стаю журавликов, петушков, цыплят, цветочки, травку. Купил игрушечный катер племяннику. И тоже думал его разрисовать. Где-то в 6 пришел к брату. И еще не успев зайти, понял, что лучше и не входить. Услышал он, как брат с женой ругаются, как она грозится выкинуть вещи Чудика. А брат вовсю пытался защитить брата. Чудику стало до боли в сердце обидно. Он все спрашивал у себя, почему он такой. Он сидел в сарайчике до темна, потом пришел брат Дмитрий. Чудик решил ехать домой, на что брат только вздохнул и ничего не сказал.
Приехав в родную деревню, Чудик попал под парной дождь. Он вышел с автобуса снял новые ботинки, побежал по мокрой земле. И громко пел песню про тополя.
И только в конце рассказа мы можем узнать, что звали Чудика – Василий Егорович Князев. Ему 39 лет. Он работал киномехаником в селе. И в детстве мечтал быть шпионом.
Мы знаем одно местечко, где не косят, а ягоды красным-красно. Выгони коровенку-то.
Не забудь!
Сама ты корова, - беззлобно, добродушно даже, сказал Матвей.
А ты кто? Бык при мне?..
Я-то?.. Я мерин был хороший. Всю жизнь. А теперь вот - дурею. К старости все дуреют. У тебя квас где?
В сенцах. Накрой кувшин-то опять, а крышечку камешком придави.
Матвей вышел в сени, шумно напился... открыл дверь, вышел на крыльцо.
С неба лился на теплую грудь земли белый мертвый свет луны. Тихо и торжественно было вокруг.
Ах, ночка!.. - тихо сказал Матвей. - В такую-то ночку грех не любить. Давай, Колька, наверстывай за всех... Горлань во всю мочь, черт заполошный. Придет время - замолчишь... Станешь вежливый.
С работы Колька шагал всегда быстро... Размахивал руками - длинный, нескладный, с длинными, до колен, руками. Он совсем не уставал в кузнице. Шагал, а в ногу, на манер марша, подпевал:
Эх, пусть говорят, что я ведра починяю,
Эх, пусть говорят, что я дорого беру!
Две копейки - донышко,
Три копейки - бок...
Здравствуй, Коля! - приветствовали его.
Дома он наскоро ужинал, уходил в горницу и некоторое время резал Стеньку. Потом брал гармонь и уходил в клуб. Потом, проводив Нинку из клуба, возвращался к Стеньке... И работал иной раз до утра.
О Стеньке ему много рассказывал Вадим Захарыч, учитель-пенсионер, живший по соседству. Захарыч, как его называл Колька, был добрейшей души человек. Это он первый сказал, что Колька очень талантливый. Он приходил к Кольке каждый вечер и рассказывал русскую историю. Захарыч был одинок, тосковал без работы... Последнее время начал попивать. Колька глубоко уважал старика. До поздней ноченьки сиживал он на лавке, поджав под себя ноги, не шевелился слушал про Стеньку.
Мужик он был крепкий, широкий в плечах, легкий на ногу... чуточку рябоватый. Одевался так же, как все казаки. Не любил он, знаешь, разную там парчу... и прочее. Это ж был человек! Как развернется, как глянет исподлобья травы никли. А справедливый был!.. Раз попали они так, что жрать в войске нечего. Варили конину. Но и конины не всем хватало. И увидел раз Стенька: один казак совсем уж стощал, сидит у костра, бедный, голову свесил - дошел окончательно. Стенька толкнул его - подает свой кусок мяса. "На, - говорит, ешь". Тот видит, что атаман сам почернел от голода. "Ешь сам, батька. Тебе нужнее". - "Бери". - "Нет". Тогда Стенька как выхватил саблю - она аж свистнула в воздухе. "В три господа душу мать! Я кому сказал: бери!" Казак съел мясо. А?.. Милый ты, милый человек... душа у тебя была.
Колька, бледный, с горячо повлажневшими глазами, слушает...
А княжну-то он как! - тихонько, шепотом, восклицает он. - В Волгу взял и кинул...
Княжну!.. - Захарыч, тщедушненький старичок с маленькой сухой головой на тонкой шее, вскакивал и, размахивая руками, кричал:
Да он этих бояр толстопузых вот так покидывал! Он их как хотел делал! Понял? Сарынь на кичку! И все.
Работа над Стенькой Разиным подвигалась туго. Колька аж с лица осунулся. Не спал ночами. Когда "делалось", он часами не разгибался над верстаком - строгал и строгал... швыркал носом и приговаривал тихонько:
Сарынь на кичку!
Спину ломило. В глазах начинало двоить... Колька бросал нож и прыгал по горнице на одной ноге и негромко смеялся.
А когда "не делалось", Колька сидел неподвижно у раскрытого окна, закинув сцепленные руки за голову... сидел час, два - смотрел на звезды... потом начинал выть негромко:
Мм... у-у-у... эх, у-у-у... - И думал про Стеньку.
Когда приходил Захарыч, он спрашивал в первой избе:
Николай Егорыч дома?
Иди, Захарыч! - кричал Колька, накрывал работу тряпкой и встречал старика.
Здоровеньки булы! - так здоровался Захарыч - "по-казацки".
Здорово, Захарыч.
Захарыч косился на верстак.
Не кончил еще?
Нет. Скоро уж.
Показать можешь?
Нет? Правильно. Ты, Николай, - Захарыч садился на стул. - Ты - мастер. Большой мастер. Только никогда не пей, Коля. Это - гроб. Понял? Русский человек талант свой может не пожалеть. Где смолокур? Дай...
Колька подавал смолокура и сам впивался ревнивыми глазами в свое произведение.
Захарыч, горько сморщившись, смотрел на деревянного человечка.
Он про волю поет, - говорил он. - Он про свою долю поет. Ты даже не знаешь таких песен. - И он неожиданно сильным, красивым голосом пел:
О-о-охты, воля, моя воля!
Воля-вольная моя.
Воля-сокол в поднебесье,
Воля - милые края...
В Кольке перехватывало горло от любви и горя. Он понимал Захарыча... Он любил свои родные края, горы свои, Захарыча, мать... всех людей. И любовь эта жгла и мучила - просилась из груди. И не понимал Колька, что нужно сделать для людей. Чтобы успокоиться.
Захарыч... милый, - шептал Колька побелевшими губами, и крутил головой, и болезненно морщился. - Не надо, Захарыч, я не могу больше...
Чаще всего Захарыч засыпал тут же, в горнице. А Колька склонялся над верстачком.
От же проклятое дело: не могу теперь уснуть без гармошки Колькиной, жаловался Матвей жене, стелившей постель. - А он, как нарочно, вожжается с ней до полночи. Телка семинтальская, разве ж она так рано отпустит парня!..
Дуреешь, правда, Матвей.
Дурею, - соглашался Матвей, вышагивая босиком по избе.
Вот как перестанет ее провожать, уведет к себе в дом - что делать-то будешь?
Прямо не знаю! Я уж седня намекнул ему: подожди, мол, пока со свадьбой, домишко сперва надо перебрать... Куда ты ее приведешь - он уж скоро совсем набок завалится. Погуляй, мол, пока...
Вот ведь по-разному люди дуреют: один с вина, другие с горя большого... Ты-то с чего? Не шибко уж и старый-то. Вон у нас - какие старики есть, а рассуждают - любо слушать.
Дай-ка мне рюмку, к слову пришлось - устал седня что-то... Да, может, и засну лучше. Вот беда-то еще навалилась - хоть матушку-репку пой.
Легли поздно. Гармошки не было.
Матвей, правда, заснул... Но спал беспокойно, ворочался, постанывал и вздыхал - обильно поужинал, выпил стакан водки и накурился до хрипоты.
Гармошки Колькиной все не было.
Светлым днем по улице села ударила грустная похоронная музыка... Хоронили Матвея Рязанцева.
Люди шли грустные...
Сам Матвей Рязанцев... шел за своим гробом, тоже грустный... Рядом шедший с ним мужик спросил его:
Что ж, Матвей Иваныч, шибко жалко уходить-то отсудова? Ишшо бы пожил?..
Как тебе сказать, - стал объяснять Матвей, - знамо, пожить бы ишшо - не вредно. Но другое меня счас заботит: страха, понимаешь ли, нет, боли какой-нибудь на сердце - тоже, но как-то удивительно. Все будет так же, как было, а меня счас отнесут на могилки и зароют. Во трудно-то што понять: как же это будет все так же - без меня? Ну, допустим, понятно: солнышко будет вставать и заходить - оно всегда встает и заходит. А люди какие-то другие в деревне будут, которых никогда уж не узнаешь... Этого никак не понять. Ну лет пять-шесть повспоминают еще, што был такой Матвей Рязанцев, потом - все. А охота уж узнать, какая у них тут будет жизнь. А так - вроде ничего не жалко. И на солнышко насмотрелся вдосталь, и погулял в празднички - ничего, весело бывало, и... Да нет - ничего. Повидал много. Но как подумаешь, нету тебя, все какие-то есть, а тебя - тю-тю, никогда больше не будет... Как-то пусто им вроде без меня будет. Или ничего, как думаешь?
Мужичок пожал плечами.
Хрен ее знает...
Тут невесть откуда вылетел навстречу похоронной процессии табун лошадей... Раздался разбойный свист; люди с похорон сыпанули в разные стороны. Гроб уронили... Из него поднялся Матвей...
Тьфу, окаянные!.. Я вам кто - председатель или затычка! Бросили, черти...
Матвей со стоном вскочил, долго, с трудом дышал. Качал головой...
Ну, все: это уж - надо в больницу везти, дурака. Слышь-ка!.. Проснись, разбудил Матвей жену. - Ты смерти страшисся?
Рехнулся мужик! - ворчала Алена. - Кто ее не страшится, косую?
А я не страшусь.
Ну дак и спи. Чего думать-то про это?
Спи, ну тя!..
Но вспомнилась опять та черная оглушительная ночь, когда он летел на коне, так сердце сжалось - тревожно и сладко. Нет, что-то есть в жизни, чего-то ужасно жалко. До слез жалко.
В эту ночь он не дождался Колькиной гармошки. Сидел, курил... А ее все нет и нет. Так и не дождался. Измаялся.
К свету Матвей разбудил жену.
Чего эт звонаря нашего совсем не слышно?
Да женился уж! В воскресенье свадьбу намечают.
Тоскливо сделалось Матвею. Он лег, хотел заснуть и не мог. Так до самого рассвета лежал, хлопал глазами. Хотел еще чего-нибудь вспомнить из своей жизни, но как-то совсем ничего не приходило в голову. Опять навалились колхозные заботы... Косить скоро, а половина косилок у кузницы стоит с задранными оглоблями. А этот черт косой, Филя, гуляет. Теперь еще на свадьбу зальется - считай, неделя улетела.
"Завтра поговорить надо с Филей".
День этот наступил. Вернее, утро.
Колька постучал Захарычу в окно.
Захарыч, а Захарыч!.. Доделал я его.
Ну?! - откликнулся из темноты комнаты обрадованный Захарыч. - Сейчас... я мигом, Коля!..
Шли темной улицей к Колькиному дому и негромко почему-то, возбужденно говорили.
Скоро ты его... Не торопился?
Нет вроде... эту неделю ночами сидел, вплоть до работы...
Ну, ну.. Торопиться здесь не надо. Не выходит - лучше отложи. Это какой-то или уж слишком бедный, или непомерно самонадеянный человек заявил: "Ни дня без строчки". А за ним - и все: творить надо каждый день обязательно. А зачем - обязательно? Этак-то "затворишься" - и подумать некогда будет. Понимаешь ли меня?
Понимаю: спешка нужна при ловле блох.
Что-то в этом роде.
Тяжело только, когда не выходит.
И - хорошо! И - славно! А вся-то жизнь в искусстве - мука. Про какую-то радость тут - тоже зря говорят. Нет тут радости. Помрешь - лежи в могиле и радуйся. Радость - это лень и спокойствие.
Подошли к дому.
Захарыч, - зашептал Колька, - давай в окно залезем... А то... эта... молодая-то заворчит...
Ну?! Уже ворчит?
Ворчит, ну ее! "Чего не спишь по ночам, свет зря мотаешь!"
Ая-яй!.. Плохо это, Коля. Ах, плохо. Ну полезли.
На верстачке, закрытая тряпицей, стояла работа Кольки.
Колька снял тряпицу...
Стеньку застали врасплох. Ворвались ночью с бессовестными глазами и кинулись на атамана. Стенька бросился к стене, где висело оружие. Он любил людей, но он знал их... Знал он и этих, что ворвались: приходилось, он делил с ними радость и горе тех ранних походов и набегов, когда был он молодым казаком, гуливал с ними... Но не с ними, нет, хотел испить атаман горькую чашу - это были домовитые казаки. Стало на Дону худо, нахмурился в Москве царь Алексей Михайлович - и они решили сами выдать грозного атамана. Они очень хотели жить как раньше - вольно и сладко.
Кинулся Степан Тимофеич к оружию, да споткнулся о персидский ковер, упал. Хотел вскочить, а сзади уже навалились, заламывали руки... Завозились. Хрипели. Негромко и страшно матерились. Нашел в себе силы Степан приподняться, успел прилобанить одному-другому могучей своей десницею... Но ударили сзади чем-то тяжелым по голове. Рухнул на колени грозный атаман, и на глаза его пала скорбная тень.
Выбейте мне очи, чтоб я не видел вашего позора, - сказал он.
Глумились. Топтали могучее тело. Распинали совесть свою. Били по глазам...
Так рассказал Кольке Захарыч. (Рассказ идет на изображение). И эту трагическую сцену, конец ее, остановила рука художника - Кольки...
Долго стоял Захарыч над работой Кольки... Не проронил ни слова. Потом повернулся и пошел к окну. И тотчас вернулся.
Хотел пойти выпить, но... не надо.
Ну как, Захарыч?
Это... Никак... - Захарыч сел на лавку и заплакал - горько и тихо. - Как они его... а! За что же они его?! За что?.. Гады они такие, гады. - Слабое тело Захарыча содрогалось от рыданий. Он закрыл лицо маленькими ладонями.
Колька мучительно сморщился и заморгал.
Не надо, Захарыч...
Что "не надо"-то? - сердито воскликнул Захарыч, и закрутил головой, и замычал. - Они же дух из него вышибают!..
Колька сел на табуретку и тоже заплакал - зло и обильно.
Сидели и плакали.
Их же ж... их вдвоем с братом, - бормотал Захарыч. - Забыл я тебе сказать... Но ничего... ничего, паря. Ах, гады!..
И брата?
И брата... Фролом звали. Вместе их взяли. Но брат - тот... Ладно. Не буду тебе про брата. Не буду.
Чуть занималось светлое утро. Слабый ветерок шевелил занавески на окнах...
По поселку ударили ранние петухи.
Тут вышла из-за перегородки жена Кольки, Нинка. Заспанная и недовольная.
Людям на работу с утра, а они толкутся всю ночь, как... эти...
Чего ты? - попытался воздействовать на жену Колька.
Да ничего! И нечего по ночам сюда шляться. Пить-то и одному можно... А других подговаривать... учителя вроде бы так и не делают.
Нинка!..
Не ругайся, Николай... Не надо...
Захарыч, к удивлению Нинки, вылез в окно и ушел.
Как-то Матвей поздно ночью завернул к дому Кольки... Стукнул в окно.
Колька вышел на крыльцо.
Ты чего, дядя Матвей?
Сели на приступку.
Как оно? - спросил Матвей.
Да так... Ничего.
Помолчали.
Вынеси гармонь, сыграй чего-нибудь.
Колька удивленно посмотрел на председателя.
Ну, што, лень, што ли? То всю деревню ходил булгатил...
Счас вынесу.
Колька принес гармонь.
Ну... какую-нибудь, какие по ночам играл.
Колька заиграл "Ивушку".
И тут в дверях выросла Нинка... В спальной рубахе, босая.
Чего эт - ночь-заполночь разыгрались тут!..
Колька перестал играть.
Людям спать надо, а тут... Нальют глаза-то и ходют... Колька, иди спать!
Ты што это, Нинка? - удивился Матвей. - И двух недель не живешь с мужем, а уж взяла моду ворчать, как карга старая. Бесстыдница ты такая!.. Што же дальше будет?
А нечего тут...
Чего "нечего"? Дьяволы злые. Молодая ишо, радоваться бы надо, а ты уж как бы поядовитей слово из себя выдавить. Кто это тут глаза налил? Ну?
И нечего тут...
Заладила, ворона... Тебя ж, Нинка, любить надо, а где тут! Душа не повернется - так-то будешь. Не бери пример с наших деревенских дур, которые только и знают, что всю жизнь лаются... Будь умней таких. Жизнь-то - всего одна, и та, не успеешь оглянуться - к вечеру уж. И тут тянет человека оглянуться... Вот и оглядываются - каждый на свое. Не надо, Нина, штоб душа ссохлась раньше времени... Не надо.
Герои рассказов В.М. Шукшина – очень непонятные люди, которые вызывают жалость и умиление своей наивностью, добротой и непосредственностью. В сборнике Странные люди 3 рассказа:
«Чудик»
Персонаж рассказа «Чудик» - простодушный деревенский мужик, который собрался в город к брату, чтобы его проведать. Он незадачливый, непонятливый и не может постоять за себя в жизни. Жене брата он не понравился уже тем, что приехал. Желая задобрить вздорную женщину, он стал расписывать коляску своей племянницы цветами, думая о том, как обрадуется сноха. Но сноха почему-то не рада, и требует у мужа, чтобы ноги его брата не было в их доме. Незадачливый гость едет домой, радуясь, что возвращается к привычному для себя укладу, где нет ни злости, ни притворства.
«Миль пардон, мадам»
Герой рассказа «Миль пардон, мадам», Бронька, имеет идею-фикс: он рассказывает каждому своему новому знакомому о том, как во время войны он чуть не застрелил Гитлера. Согласно его версии, он был агентом, которого забросили во вражеский штаб, чтобы избавить человечество от фашизма, но он, в самый ответственный момент промазал, и поэтому война продолжалась долгие четыре года. Рассказывая это, он всегда плакал, потому что ему было стыдно, что он не выполнил приказ как надо. Читатель может лишь догадаться о том, что во время войны это была несбывшаяся мечта Броньки – убить Гитлера, уничтожив тем самым все зло на земле.
«Думы»
Рассказ «Думы» о том, как деревенский парень по имени Колька страдает от мук творчества. Деревенским жителям он кажется странным – все время о чем-то думает, вырезает фигурки из дерева, жениться не торопится, не спешит влиться в ту обыденность, в которой пребывает каждый из них. Колька пытается вырезать фигуру Стеньки Разина, и все не понимают: зачем ему нужна эта пустая забава. Однажды старожил деревни Матвей вызвал Кольку на разговор и понял, что фигурка Разина – это попытка человека осмыслить историческое событие, связанное с этой личностью. И дед советует парню махнуть рукой на всех, кто над ним смеется, и продолжать свое творчество.
Шукшинские странные люди - это личности с тонкой душевной организацией, не вписывающиеся в рамки усредненных представлений и стереотипных суждений.
Картинка или рисунок Странные люди
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Куст сирени Куприн
Юный и небогатый офицер по фамилии «Алмазов» пришел домой с выступления в Академии ген. штаба и не снимая одежды уселся в своем кабинете. Жена сразу же поняла, что случилось несчастье
- Краткое содержание Бунин Чистый понедельник
- Краткое содержание Выскочка Пришвина
Собака Вьюшка - главная героиня рассказа "Выскочка", созданного советским писателем Михаилом Михайловичем Пришвиным. Она отлично сторожила дом своих хозяев. Внешний вид имела привлекательный: ушки похожие на рожки, хвостик свернут колечком
- Киплинг
- Краткое содержание Гаврилиада Пушкина
Поэма «Гаврилиада», написанная Александром Сергеевичем Пушкиным в 1821 году, очень необычна в том свете, в котором решил показать ее автор. Ведь именно эта поэма, под эпичным названием «Гаврилиада» рассказывает о хорошо известных событиях в Библии
Василий Шукшин
Странные люди
Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.
К брательнику, поближе к Москве! - отвечал он на вопрос, куда это он собрался.
Далеко, Чудик?
К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.
При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам - они его не пугали.
Но до брата было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам конфет, пряников...
Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы - полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:
Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию.
А этот без году неделя руководит коллективом - и уже: "Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?" Нах-хал!
Шляпа поддакивала:
Да, да... Они такие теперь. Подумаешь - склероз! А Сумбатыч?.. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать... Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит... Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.
Хорошо живете, граждане! - сказал громко и весело.
На него оглянулись.
У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка - пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки - нет.
"Наверно, тот, в шляпе", - сказал сам себе Чудик.
Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.
Сейчас прибежит кто-нибудь, - сказала продавщица.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось:
"У нас, например, такими бумажками не швыряются!"
Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатипятирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане... Сунулся в карман - нету. Туда-сюда - нету.
Моя была бумажка-то! - громко сказал Чудик. - Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то! Зараза ты, зараза...
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:
Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе: одну двадцатипятирублевую, другую полусотенную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой - нету.
Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие: "Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить". Нет, не пересилить себя - не протянуть руку за этой проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать...
Да почему же я такой есть-то? - горько рассуждал Чудик. - Что теперь делать?..
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа... и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.
Ехал в автобусе и негромко ругался - набирался духу: предстояло объяснение с женой.
Это... я деньги потерял. - При этом курносый нос его побелел. Пятьдесят рублей.
У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:
Тут он невольно хмыкнул.
Когда теряют, то, как правило...
Ну, не-ет!! - взревела жена. - Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь! И побежала за ухватом. - Месяцев девять, скважина!
Чудик схватил с кровати подушку - отражать удары.
Они закружились по комнате...
Нна! Чудик!..
Подушку-то мараешь! Самой стирать...
Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои!..
По рукам, дура!..
Отт-теньки-коротеньки!.. От-теньки-лысанчики!..
По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже!..
Тебе же хуже!
Ну, будет!
Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая...
Ну, будет тебе!..
Жена бросила ухват, села на табурет и заплакала.
Берегла, берегла... по копеечке откладывала... Скважина ты, скважина!.. Подавиться бы тебе этими деньгами.
Спасибо на добром слове, - "ядовито" прошептал Чудик.
Где был-то - может, вспомнишь? Может, заходил куда?
Никуда не заходил...
Может, пиво в чайной пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол?.. Бежи, они пока ишо отдадут...
Да не заходил я в чайную!
Да где же ты их потерять-то мог?
Чудик мрачно смотрел в пол.
Ну выпьешь ты теперь читушечку после бани, выпьешь... Вон - сырую водичку из колодца!
Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь...
Ты у меня худой будешь!
К брату-то я поеду?
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.
Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки... Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории...
Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
У нас в соседней деревне один дурак тоже... Схватил головешку - и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит: "Руки, кричит, руки-то не обожги, сынок!" О нем же и заботится. А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным...
Сами придумали? - строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.
Зачем? - не понял тот. - У нас, за рекой, деревня Раменское...
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.
В нем ничего не испортится? - спросил стюардессу.
Что в нем испортится?
Мало ли... Тут, наверно, тьпц пять разных болтиков. Сорвется у одного резьба - и с приветом. Сколько обычно собирают от человека? Килограмма два-три?..
Не болтайте. Взлетели.
Рядом с Чудиком сидел толстый гражданин с газетой. Чудик попытался говорить с ним.
А завтрак зажилили, - сказал он.
В самолетах же кормят.
Толстый промолчал на это.
Чудик стал смотреть вниз.
Горы облаков внизу.
Вот интересно, - снова заговорил Чудик, - под нами километров пять, так? А я - хоть бы хны. Не удивляюсь. И счас в уме отмерял от своего дома пять километров, поставил на попа - это ж до пасеки будет!
Самолет тряхнуло.
Вот человек!.. Придумал же, - еще сказал он соседу. Тот посмотрел на него, опять ничего не сказал, зашуршал газетой.
Пристегнитесь ремнями! - сказала миловидная молодая женщина. - Идем на посадку.
Чудик послушно застегнул ремень. А сосед - ноль внимания. Чудик осторожно тронул его:
Велят ремень застегнуть.
Ничего, - сказал сосед. Отложил газету, откинулся на спинку сиденья и сказал, словно вспоминая что-то: - Дети - цветы жизни, их надо сажать головками вниз.
